В статье содержится обзор экономических проблем сквозь призму биографии, социологии и истории идей. Через литературные труды рассматриваются идеологические споры и личные взаимоотношения между экономистами и писателями, а также распространение идей об экономической науке и о роли экономической деятельности и предпринимательства. В центральной части своего анализа автор выявляет существенное напряжение, которое можно наблюдать между альтернативными подходами к рассмотрению действий человека в литературе и экономике по мере их развития в современной культуре. Знакомство с экономической мыслью и литературой XVIII–XIX веков позволяет показать эволюцию и взаимопроникновение метафор и образов.

Темы финансов, денег, кризисов, банкротств, богатства и бедности получали осмысление в литературных произведениях, тогда как ряд литературных образов — Робинзон Крузо или Король Лир — начали жить своей жизнью на страницах экономических текстов. Особое внимание в статье уделяется первоисточникам — прежде всего XIX века, а также наиболее значимой актуальной литературе по обсуждаемым вопросам. Сравнение экономики и литературы, проводимое под разными углами зрения, предлагает богатое поле для исследований, особенно ценное для историка экономической науки, который интересуется зарождением идей, их истоками и взаимосвязями в различных областях знаний. Оно дает возможность понять, в каком историческом контексте и социальном окружении работают представители обоих направлений, и увидеть, какие интеллектуальные и эмоциональные потоки пересекают разные пространства культуры, вовлекая в свое движение как писателей, так и читателей.

Беседа с известным французским социологом и историком политической мысли Кристианом Лавалем посвящена тому, как и на основании каких принципов происходило разделение между экономической рациональностью и символической силой литературы, определяющее для культуры Нового времени. Его основные тезисы формулируются следующим образом. Определять литературу относительно или в отношении экономического мира необходимо, но это нам ничуть не мешает воспринимать всерьез претензию литературы выполнять специфическую социальную функцию в современных обществах, эта функция отличается от функции экономики и противопоставляется последней. Иначе говоря, писатели, которые определяли себя как непримиримых врагов экономического общества, которые часто проявляли самое радикальное презрение к современной цивилизации, делали это не только с целью создания автономного социального поля со своими правилами, они имели определенную альтернативную идею человека и общества. Они противопоставили экономической ценности иную ценность — эстетическую и утверждали, что эстетическая ценность требует иного мира, иного человека, нового народа. Литература является доминирующей формой сакрального в современных обществах начиная с XIX века, но, возможно, она заняла это положение не навсегда и ей придется расстаться с этой символической силой, которая роднит писателя с колдуном, магом, шаманом, священником. Но может ли эта политика литературы, которая имеет дело с сакральным и стремится создать другое сообщество «по ту сторону полезности», выражаться иначе, нежели в регистре магии, религии, суверенности и аристократии? Не должна ли политика литературы перейти сегодня на сторону сил воображения, открытости к возможностям другой жизни и в конечном счете идеала, который посредством вымысла стал бы основанием для нового понимания коммуны?

Статья посвящена сложным и неоднозначным отношениям между литературой, экономикой и правом. Отказывая социальным наукам, а именно юриспруденции и экономике, в вольном обращении с литературой, которое ставит ее в положение жертвы (поскольку для ученых литература зачастую оказывается или удобным способом иллюстрации хода своих мыслей, или возможностью блеснуть собственным культурным багажом), автор настаивает на гносеологическом и субверсивном характере литературного опыта. С помощью сопоставления концепции Оноре де Бальзака и Тома Пикетти, Шарля Огюстена де Сент-Бёва и Марселя Пруста автор показывает, как именно литература, и в частности художественные персонажи, обеспечивают концептуальную инверсию, проецируя экономические ценности на литературу, а литературные — на экономику. Такого рода инверсия, помноженная на субъективную инверсию самих персонажей, позволяет тому или иному писателю выступать с критикой существующих экономических концепций. Так, например, Пруст опровергает Сент-Бёва, утверждавшего, что «промышленная литература» — это литература переворачивания ценностей, производимых материальным экономическим интересом. В свою очередь, завуалированная сексуальная инверсия маркиза де Норпуа, одного из героев «В поисках утраченного времени», усложняет различение добра и зла, столь важное для Сент-Бёва в его критике промышленной литературы. Тем самым Пруст показывает, насколько необоснованными были опасения Сент-Бёва и что этот литературный критик придавал слишком большое значение экономике в ущерб познавательным возможностям и интеллектуальным уловкам литературы, которая в схватке с торговлей вынуждена была изворачиваться, деформируя ценности и институты экономики и права.

В центре рассмотрения автора — два параллельных процесса, имевших место в XVIII веке. С одной стороны, это утверждение литературного жанра романа, в котором важное место отводится фундаментальным экономическим понятиям: труду, потребностям, финансовому или реальному богатству. С другой стороны, это рождение экономических теорий, в которых рассуждение об экономике принимает форму политической экономии или направленной на законодателя позитивной науки, когда богатство становится политическим вопросом, а государства ставят своей целью увеличение, и даже максимизацию, богатств народов и суверенов. Опираясь на конкретные литературные произведения Жоржа Перека, Светланы Алексиевич и Эдуара Луи, автор ставит своей задачей показать, что литературные произведения, раз уж они возбуждают или воскрешают читательские эмоции, обладают определенной силой, которой недостает экономической мысли, чтобы осведомить читателя относительно своих собственных ожиданий или тревог в отношении экономических процессов и продемонстрировать, насколько она интересна. В результате проделанного анализа автор приходит к двум следующим тезисам. Во-первых, экономическая наука стремится показать организационные условия общества, при которых экономические акторы наилучшим образом удовлетворяют свои потребности. Во-вторых, занимаясь исключительно этим, наука отходит от тех представлений, которые имеют о богатстве сами экономические акторы, от счастья, на которое они надеются, и от болезненных переживаний, с которыми они сталкиваются. Литература ведет своего читателя к его собственному внутреннему состоянию и показывает то, что стоит на кону в этом стремлении к богатству.

В центре внимания настоящей работы попытка понять, каким образом западноевропейская художественная и экономическая литература XVI — начала XX века артикулировали фигуру предпринимателя и его роль и как экономические определения и сомнения относительно фигуры предпринимателя позволяют воспринимать этого специфического экономического актора, которого в марксистской традиции зачастую смешивали с капиталистическими фигурами накопления и монополизации разного рода ресурсов. При этом художественная литература не служит лишь простой иллюстрацией различных экономических концепций предпринимательства от Ричарда Кантильона через Адама Смита и Жан-Батиста Сэя до Йозефа Шумпетера. Изучение того, как через фигуру предпринимателя художественная литература воспринимает создание богатств, позволяет реконструировать антропологию экономического действия, построенную вокруг осмысления капиталистических рисков, проекций и характера темпоральности. Основное внимание в работе уделяется трансформации роли предпринимателя — от ранних образов торговца-предпринимателя или берущего на себя риск купца у Шекспира, которые доминировали на протяжении XVI–XVIII веков, до рассмотрения образа «предпринимателя в промышленности», сложившегося в XIX веке. Независимо от степени успешности предпринимателя, он неизбежно является неустойчивой и переходной фигурой, по определению соответствующей конечному пространству-времени романной системы. Предприниматель, охваченный страстным нетерпением и неустойчивой подвижностью, заметно отличается от неоклассического рационального «управленца», который не играет никакой самостоятельной роли в теории общего равновесия. Выписывая эту романтическую фигуру предпринимателя, художественная литература предлагает эстетическую концепцию экономической деятельности, которая, совмещая теорию деятельности и рисков, приходит в соответствие с концепцией созидательного разрушения Шумпетера, превращая его в некое подобие практической теории.

В статье рассматривается гипотеза, согласно которой Оноре де Бальзак в своих художественных произведениях, а также переписке, публицистических текстах и метатекстах (предисловия и заключения), где он рефлексировал над своим методом работы с материалом (прежде всего количественными и статическими показателями, претендующими на выражение рациональной истины о жизни), развивал концепцию романа как жанра, способного представить разнообразие мира во всей его полноте. Выбранная Бальзаком стратегия предполагала создание текста, который подчеркивал логику и объективную власть чисел и статистики. Эта гипотеза конкретизируется в ходе анализа различных текстов писателя и находит свое подтверждение в том, что бальзаковский реализм развивается в сторону интереса к частностям и имманентности. В этом отношении бальзаковскую поэтику можно описать в ее развитии в двух направлениях. Первое связано с необходимостью изображения, опирающегося на исследование загадочного внутреннего мира человека и глубинных слоев бытия. Второе — с необходимостью описания поступков и страстей, обширного и детального мимесиса вселенной социальных отношений, восприятия и передачи в письме любого опыта, независимо от его социального или культурного статуса. Столь кардинальный сдвиг парадигмы повествования привел к созданию текстов, в которых числа становились самостоятельным действующим лицом. При этом числа регулировали миметическую точность рассказа и располагались в математических формах, которые в итоге занимали основное пространство прозы, количественно измеряя широту диапазона человеческой жизни, рассказывая о движении денег и жизненных перипетиях героев.

В фокусе статьи — несколько богато проиллюстрированных российских изданий по истории, появившихся в первой половине XIX века. Они рассмотрены как новый для своего времени и смешанный продукт вербальной и визуальной экономики. Сформулирован ряд наблюдений и предположений относительно специфики российского производства и рынка иллюстрированных исторических изданий, а также показано, как в одном и том же издательском проекте могут по-разному раскрываться и соединяться признаки «консервативной» и «либеральной» культуры в зависимости от того, в каком ракурсе его трактовать — экономическом, идеологическом, эстетическом, вербальном или визуальном. Особое внимание в статье уделено популярной

в свое время книге Николая Полевого «История князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, генералиссимуса российских войск» (1843), проиллюстрированной 100 гравированными на дереве рисунками Тараса Шевченко, Александра Коцебу и Рудольфа Жуковского. По мнению автора статьи, эта книга представляет собой ближайший в России первой половины XIX столетия издательский аналог заслуженно прославившихся в Европе «Истории Наполеона» (1839) Поль-Матье Лорана и «Истории Фридриха Великого» (1840) Франца Куглера, каждая из которых содержит 500 ксилографий по рисункам соответственно Ораса Верне и Адольфа Менцеля. Можно сказать, что в «Истории Суворова» Полевого устанавливается соответствие между новаторской эстетикой гравированных иллюстраций, популяризирующим повествованием, затронутым демократической идеологией, и спецификой издательского проекта в целом как незаурядного продукта современной либеральной визуальной и вербальной экономики, успех которого подтвержден рыночным спросом.

Данная статья фокусируется на материальных аспектах жизни Жозефа де Местра в период его эмиграции. Многочисленные биографы отмечают радикализацию его идей после Французской революции и необходимости покинуть Савойю. Пытаясь найти объяснение его яркого и радикального консерватизма, исследователи часто называли Жозефа де Местра «пророком прошлого» или видели в нем предвестника тоталитарных режимов XX столетия. В настоящей статье последовательно рассматривается связь между изменениями взглядов философа и его материальным положением, а основные моменты биографии анализируются под экономическим углом зрения с учетом политических, конфессиональных и идеологических контекстов, внутри которых она разворачивалась. Автор показывает, что новая личность де Местра, литератора и дипломата на службе монархии, которая сформировалась в эмиграции, когда неопределенность его положения и отсутствие постоянного места службы заставили его искать дружбы и службы у правителей, обратившись к обоснованию политической важности монархии. Несмотря на стремление быть полезным тем, от кого напрямую зависел его успех, посыл этих произведений оставался искренним. Находясь в чужой конфессиональной среде, Жозеф де Местр прилагал усилия для распространения и усиления роли католицизма в придворных и аристократических кругах и активно поддерживал воспитавший его иезуитский орден. Все непростые жизненные обстоятельства, с которыми приходилось сталкиваться философу, в итоге привели его к созданию уникального по своей убедительности публицистического стиля, к консервативному мировоззрению, пронизанному одновременно радикальными и вызывавшими ожесточенные споры моментами.

Пьер-Жюль Этцель (1814–1886), издатель Жюля Верна, Виктора Гюго, Жорж Санд, Стендаля и других выдающихся французских писателей, был заинтересован в публикациях переводов иностранных авторов, а также в распространении книг своего издательства на международном рынке. В 1861 году Этцель издал во Франции «Дворянское гнездо» Ивана Тургенева, а к 1868 году стал главным французским издателем русского писателя. С начала своего знакомства Тургенев и Этцель вели регулярную переписку относительно печати переводов Тургенева на французский язык и адаптации его текстов для французского читателя. Недавние исследования их переписки, хранящейся в Национальной библиотеке Франции и в архиве издательства Hachette, которое в 1914 году приобрело у наследников Этцеля его издательство, а также документов из Национального архива Франции, проливают свет на этапы сотрудничества автора и издателя. Представленные в статье фрагменты неопубликованной переписки и документов наглядно показывают, что французские издания Тургенева имели небольшие тиражи и не приносили ни автору, ни издателю существенного дохода. С 1861 по 1886 год в издательстве Этцеля были опубликованы десять книг Тургенева, но тираж даже самого успешного романа не превысил 10 тыс. экземпляров. При этом Тургенев не принимал участия в рабочем процессе, предоставляя издателю свободу действий и постоянно находясь в поиске переводчиков. Форма договора между Тургеневым с Этцелем не менялась на протяжении всего времени их сотрудничества.

Интервью с Андреем Зориным посвящено его академической биографии. Зорин вспоминает о своей родительской семье (в частности, об отце, известном писателе и драматурге) и детстве, об учебе на филологическом факультете Московского государственного университета в 1970-х годах, о работе над кандидатской диссертацией («Литературное направление как межнациональная общность: английский  и русский сентиментализм», 1983 год). Отдельно упомянут круг московских концептуалистов и в особенности Дмитрий Пригов, который сыграл ключевую роль в интеллектуальном становлении Зорина. Ученый описывает период своей жизни в 1980-х годах, который можно назвать прекарным, делится впечатлениями о преподавании в российских и зарубежных университетах. В конце герой интервью отчасти суммирует свою академическую траекторию и профессиональные достижения. Зорин характеризует позднесоветскую интеллектуальную и политическую атмосферу и воссоздает момент своего знакомства с Юрием Лотманом, которого он называет «самым главным, что было в науке» для начинающих исследователей того времени. Он также говорит об открывшихся в 1990-х годах академических возможностях и о своем опыте преподавания в английских и американских университетах. Зорин подробно рассказывает об этапах своей карьеры ученого и преподавателя, обрисовывая контуры оксбриджской образовательной модели. Интервью позволяет вписать биографию ученого в позднеи постсоветский культурный ландшафт, включая социальные и эпистемологические сдвиги последних 30 лет.

Люк Болтански, Арно Эскер. Обогащение. Критика товара / Пер. с фр. О. Волчек; под науч. ред. С. Фокина. М.; СПб.: Издательство Института Гайдара; Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2021. 600 с. (Новое экономическое мышление).

Люк Болтански, Арно Эскер. Обогащение. Критика товара / Пер. с фр. О. Волчек; под науч. ред. С. Фокина. М.; СПб.: Издательство Института Гайдара; Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2021. 600 с. (Новое экономическое мышление).